“…моя точка зрения о том, как либерализм победил — его теснейшие связи с расизмом и европоцентризмом, — будет многими оспариваться. Тем не менее, я полагаю, что основное желание поспорить вызовет тезис о том, что крах коммунистических режимов представляет собой не окончательный успех либерализма как идеологии, а решительный подрыв способности либеральной идеологии продолжать играть свою историческую роль.
…навязываемая сейчас воспрянувшими духом реакционерами доктрина, сочетающая притворное пресмыкательство перед рынком с законодательством, направленным против бедных и чужаков, не может предложить реальной альтернативы невыполненным обещаниям реформизма.
Государства для всех своих граждан могут сделать жизнь немного лучше (или немного хуже). У них есть выбор между увеличением помощи простым людям и созданием условий для еще большего процветания верхней страты населения. Тем не менее, это все, что могут сделать государства.
Период с 1990 по 2025/2050 гг., скорее всего, будет характеризоваться недостатком мира, стабильности и законности. Отчасти причиной тому будет закат Соединенных Штатов в качестве господствующей державы миросистемы. Но еще в большей степени это произойдет из-за кризиса миросистемы как таковой.
Капиталистическая мироэкономика представляет собой систему иерархического неравенства распределения, основанную на концентрации определенных типов производства (сравнительно монополизированного и потому высоко прибыльного производства) в определенных ограниченных зонах, которые именно в силу этого становятся центрами наиболее высокого накопления капитала.
…квалифицированные рабочие — следующая за средними слоями экономическая страта, стали мечтать — ни много, ни мало — о том, чтобы войти в состав средних слоев через поддерживаемое профсоюзами увеличение зарплаты, получение высшего образования их детьми и стимулируемое правительством улучшение условий жизни. Естественно поэтому, что общей ценой такого хода событий стал существенный подъем стоимости производства, постоянная инфляция и серьезные трудности с накоплением капитала.
Способность капиталистической экономики к экспансии в новые географические зоны исторически явилась основным условием для поддержания уровня прибыльности, и следовательно, накопления капитала. Это было весьма существенным средством, позволявшим противостоять постоянному повышению стоимости рабочей силы, обусловленному как ростом политического влияния рабочего класса, так и его увеличившейся ролью в процессе производства.
Либерализм возник как средство для противостояния демократии. Своим возникновением он был обязан стремлению обуздать опасные классы сначала в ведущих странах, а потом в рамках миросистемы в целом. Либеральное решение проблемы состояло в том, чтобы предоставить им ограниченный доступ к политической власти и ограниченную долю экономической прибавочной стоимости, в тех пределах, которые бы не угрожали процессу постоянного накопления капитала или государственной системе, на которую он опирался.
Демократия, по сути своей, противостоит власти и авторитаризму. Она воплащает собой стремление к равному влиянию на политический процесс на всех уровнях и к равному участию в системе социально-экономического вознаграждения. Главным сдерживающим фактором этих стремлений был либерализм, обещавший неизбежное постепенное улучшение положения путем проведения разумных реформ. Вместо выдвинутого демократией требования равенства сейчас либерализм предлагал надежды на будущее.
Основной установкой либерализма была надежда, которую он предлагал. Но в той степени, в которой мечты увядают (как «изюм на солнце»), либерализм как идеология умирает, и опасные классы вновь становятся опасными.
Время хаоса представляет собой кажущийся парадокс, поскольку оно наиболее чувствительно к сознательному вмешательству людей. Именно в периоды хаоса, а не во времена относительного порядка (относительно определенного порядка) вмешательство людей приводит к наиболее значительным изменениям.
После завершения периода бифуркации, скажем, в 2050 или 2075 г., мы сможем с уверенностью говорить только о нескольких вешах. Мы не будем больше жить в условиях капиталистической мироэкономики. Вместо этого мы будем развиваться в рамках нового порядка или порядков, некой новой исторической системы или систем. И потому, возможно, снова воцарятся относительный мир, стабильность и законность. Но, будут ли эти мир, стабильность и законность лучше тех, которые мы знали раньше, или они будут хуже? Мы этого не знаем, но это зависит от нас.
Когда мироэкономика вступает в период застоя, уровень прибыли снижается как в целом, так и от производственной деятельности, в частности, какой-то один географический регион, который раньше отнюдь не входил в число районов мира, получавших наибольшую прибыль, вдруг начинает процветать. Именно туда из многих развитых стран переносятся производственные процессы, и трудности, которые переживает мироэкономика в целом, идут ему во благо. С 1970-х гг. таким регионом стала в первую очередь Восточная Азия—Япония, потом непосредственную выгоду от этого процесса получили так называемые «четыре дракона», а позже (в самое последнее время) — еще ряд-стран Юго-Восточной Азии.
В основе той новой исторической системы (систем), которую нам следует создавать, должно лежать более справедливое распределение продуктов, услуг и власти.
Строго говоря, либералы верили, что политические изменения неизбежны, но они верили также, что к хорошему обществу эти изменения ведут лишь постольку, поскольку процесс является рациональным, то есть решения социальной направленности являются результатом тщательного интеллектуального анализа. Отсюда особо важным считали, чтобы текущая политика вырабатывалась бы и осуществлялась теми, кто обладает наибольшими возможностями осуществлять такие рациональные решения, то есть экспертами и специалистами.
…в целом либералам свойственно отвечать, что права человека коренятся в естественном праве. Такой ответ придает правам человека мощную основу, позволяющую давать отпор оппонентам. Однако когда это предположение озвучено и перечислен конкретный список прав человека, большая часть вопросов по-прежнему остаются открытыми: у кого есть моральное (и юридическое) право давать перечень таких прав? Если одна группа прав приходит в противоречие с другой, какая из них имеет приоритет, и кто это решает? Являются ли права абсолютными, или же они ограничены некими рациональными оценками последствий их применения?
Незначительность социальных уступок, дарованных опасным классам, еще сильнее бросится в глаза, если принять во внимание хотя бы следующие два факта. Первый — на общий уровень жизни в странах центра благотворно влиял перевод прибавочного продукта из периферийных зон. А локальный национализм каждого из этих государств дополнялся коллективным национализмом «цивилизованных» наций по отношению к «варварам».
Долгом тех стран, которые полагали, что они уважают права человека, было, тем самым, «цивилизовать» тех, кто не уважал их, кто имел «варварские» обычаи и кого вследствие этого следовало брать на буксир и учить, как учат детей. Отсюда следовало, что любые «права народов» были зарезервированы для немногих конкретных народов и вовсе не были правами всех остальных народов.
…поскольку в логике либерализма права теоретически имели всеобщий характер, ограничения должны были быть оправданы запутанными и благовидными основаниями.
Сегодня либерализм загнан в угол своей собственной логикой. Он продолжает утверждать законность прав человека и, чуть менее громко, прав народов. Он все еще не имеет в виду того, что есть на самом деле. Он утверждает права с целью, чтобы они не были применены в полном объеме. Но это все труднее сделать. И либералы, зажатые, как говорится, между Сциллой и Харибдой, показывают свою подлинную суть, превращаясь в большинстве в консерваторов и лишь в редких случаях в радикалов.
…неравное распределение преимуществ как исторически, так и теоретически, постоянно, всякое «развитие» в одной части мироэкономики на самом деле имеет своей оборотной стороной «упадок», или «регресс», или «слаборазвитость» в какой-то другой ее части.
Я утверждаю лишь, что в рамках существующей системы не существует пути, двигаясь по которому могли бы одновременно развиваться все (или хотя бы многие) страны.
Состояние страны или населения может фактически ухудшиться, несмотря на видимое «развитие». Вот почему мы говорим теперь об «устойчивом развитии», подразумевая нечто реальное и прочное, а не статистический мираж. Без сомнения, именно в этой связи мы говорим о культуре. Она предполагает, что не всякое «развитие» благо, а только то, которое как-то поддерживает, возможно, даже насильственно возобновляет определенные местные культурные ценности, которые мы считаем позитивными и чье сохранение является большим плюсом не только для местного населения, но и для мира в целом.
Требование «демократизации» выдвигалось не только по отношению к авторитарным государствам, но также и по отношению к государствам либеральным, поскольку либеральные государства были созданы не для развития демократизации, но фактически для ее предотвращения.
Великий всемирный беспорядок, в который мы вступили, вызван не борьбой угнетенных, но кризисом структур, которые их угнетают.
…бесконечное накопление капитала — определяющая черта нашей исторической системы, есть квинтэссенция материалистических ценностей.
Антиматериализм никогда не был слишком убедителен для неимущих. А в иерархической системе, основанной на индивидуальных различиях в доступе к капиталу, антиматериализм был не очень убедителен также и для средних классов, имеющих возможности вблизи увидеть, что происходит на самом верху.
Критика индивидуализма является производной от критики материализма. Система, ставящая на первое место материальные ценности, открывает дорогу крысиным гонкам, войне всех против всех.
«Великий американский мир» имел своим источником американскую экономическую мощь. Его вознаграждением было американское процветание. Отныне ему предстояло быть подорванным собственным успехом. Начиная примерно с 1967 г. восстановление Западной Европы и Японии достигло такой точки, когда эти страны стали конкурентами США.
Окончание «холодной войны» в конечном счете уничтожило последнюю из основных опор гегемонии и процветания США — советский щит.
Нет ничего более отрезвляющего, чем получить изрядный счет, который ты не в состоянии оплатить, и обнаружить, что в кредит уже не дают. Потому что кредиты дают кредитоспособным, а экономическая кредитоспособность США быстро утекает. Несомненно, мы еще будем проживать накопленный жирок, и даже проживать какие-то европейско-японские благотворительные пожертвования, даваемые из нежной памяти о «Великом американском мире», а потом еще распродавать наше семейное серебро, но это в долгосрочном плане будет еще более унизительным, чем взятие аятоллой Хомейни всего американского посольства в плен.
Вера в науку как краеугольный камень строительства утопии уступила место скепсису по поводу классической науки и популярного сциентизма, в пользу готовности мыслить в терминах более сложного отношения между детерминизмом и свободной волей, порядком и хаосом. Прогресс более не является самоочевидным.
«Рабочий класс», реальные доходы которого действительно повышаются, состоит по большей части из местных «туземных», или этнически доминирующих, групп. Нижний слой, однако, — это слой преимущественно иммигрантов первого или второго поколения, для которых экономическая поляризация остается реальностью.
Богатство Севера в очень большой части — результат перекачивания прибавочного продукта с Юга. Именно этот факт в течение нескольких веков вел нас к кризису системы. Это вопрос не благотворительности, исправляющей несправедливости, а рациональной перестройки.
Наконец, борьба будет интеллектуальной, за переосмысление наших научных канонов, в поисках более холистических и изощренных методологий, в попытках избавиться от благочестивых и ложных заклинаний о свободной от оценок научной мысли. Рациональность — сама по себе ценностно нагруженное понятие, если вообще имеет какой-то смысл, и ничто не является или не может быть рациональным вне самого широкого, максимально охватывающего контекста человеческой социальной организации”.
Цитаты из работы И. Валлерстайна “После либерализма” подготовил Н. А. Соловьев