Основная проблема заключается в размывании и, в конечном счете, фактическом исчезновении в процессе всепроникающей демократии того слоя гражданственно мыслящих и дальновидных профессионалов – политиков, предпринимателей и юристов, – которые готовы принять на себя ответственность за судьбы своей страны и ее народа.
На Западе демократия подразумевает именно «либеральную демократию»: это политическая система, которой присущи не только проведение свободных и справедливых выборов, но также верховенство закона, разделение ветвей власти и обеспечение базовых свобод – свободы слова, собраний, вероисповедания и владения собственностью. Однако подобный «пучок» свобод – его можно назвать «конституционным либерализмом» – по сути дела не имеет ничего общего с демократией. Либерализм и демократия не всегда шли рука об руку – даже на Западе. Ведь Адольф Гитлер стал канцлером Германии в результате свободных выборов.
Выборы – открытые, свободные и справедливые – составляют существо демократии; это то, без чего невозможно обойтись. Правительства, сформированные по итогам выборов, могут оказаться неэффективными, коррумпированными, недальновидными, безответственными, движимыми корыстными интересами и неспособными проводить политику во имя общего блага. Подобная власть нежелательна, однако это не делает ее недемократической. Демократия – далеко не единственное из достоинств общества.
Со своей стороны, конституционный либерализм подразумевает не процедуры избрания правительства, а, скорее, формулирование его целей. Тут дело в традиции, уходящей глубоко в историю Запада и предполагающей защиту автономии и достоинства индивида от насилия, откуда бы оно ни исходило – от государства, церкви или общества.
Почти во всех своих вариациях конституционный либерализм настаивает, что у людей есть определенные естественные (или неотъемлемые) права и что в целях обеспечения таких прав правительства должны принимать базовый закон, устанавливающий пределы их собственных полномочий.
«Западную модель управления» точнее всего символизирует не массовый плебисцит, а беспристрастность суда. Многие десятилетия крошечный Гонконг служил маленькой, но показательной иллюстрацией к тому, что свобода не зависит от демократии. Там был достигнут чрезвычайно высокий уровень конституционного либерализма, но вовсе не было демократии.
Странно, что Соединенные Штаты столь часто выступают за неограниченную демократию за рубежом. Американская система характеризуется не демократичностью, а именно недемократичностью, поскольку в ней существуют разнообразные ограничения прав большинства избирателей.
Важнейшую из трех ветвей власти в Америке представляет Верховный суд, состоящий из девяти назначенных судей, пребывающих в своей должности пожизненно. Сенат США – самая непредставительная верхняя палата парламента в мире, если не считать британской Палаты лордов, не обладающей серьезными полномочиями и находящейся на пороге реорганизации.
Конгресс США в прежние времена функционировал в иерархической и закрытой манере, несколько дистанцируясь от публичной сферы. Теперь он транспарентен, полностью открыт для выражений мнений и влияния со стороны избирателей. Конгресс превратился в более чуткий и демократичный орган, но стал менее дееспособным.
Теперь юристы утратили свой престиж и общественное предназначение, превратившись в бесцеремонных дельцов. Медицина, бухгалтерский учет и банковское дело пошли тем же путем. Силы, направляющие развитие демократии в Америке, подвергаются ускоренной эрозии.
Только после полного предоставления права голоса женщинам в 1930 году страна стала соответствовать современному стандарту демократии, а именно – предоставлению избирательных прав всему взрослому населению. Тем не менее Великобритания повсеместно считалась воплощением модели конституционного либерального государства, то есть такого, которое защищает свободу и управляется на основе закона.
Негры теоретически получили право голоса в 1870 году, однако на Юге это реально произошло лишь спустя столетие. Женщины получили право голоса в 1920 году. Несмотря на столь очевидную нехватку демократии, в течение большей части XIX века Соединенные Штаты и их система законов и прав составляли предмет зависти всего мира.
Рассматривая множество имевших место в последние три десятилетия случаев перехода незападных обществ к либеральной демократии, легко обнаружить, что страны, далее других продвинувшиеся по этому пути, использовали свою версию европейской модели: капитализм и верховенство закона в первую очередь, а демократия – во вторую. Южная Корея, Таиланд и Малайзия десятилетиями управлялись военными хунтами и имели однопартийную систему.
Для либеральной демократии наилучший вид экономического роста связан с развитием капиталистических отношений. Маркс одним из первых признал это, отметив, что капитализм сам порождает буржуазную демократию в качестве наиболее подходящей формы правления (правда, он не считал это положительным фактом).
Богатые природные ресурсы затрудняют как политическую модернизацию, так и экономический рост. Гарвардские экономисты Джеффри Д. Сакс и Эндрю М. Уорнер рассмотрели положение дел в 97 развивающихся странах за два десятилетия (1971 – 1989) и обнаружили тесную корреляцию между их наделенностью природными ресурсами и экономическими провалами. В среднем, чем богаче государство минеральными, сельскохозяйственными и топливными запасами, тем медленнее росла экономика (вспомним о Саудовской Аравии или Нигерии).
Сторонники рыночной свободы ошибаются, полагая, что капитализм есть нечто противостоящее государству. Когда приходит время платить налоги, такая точка зрения может показаться очевидной, но действительность сложнее. В ХХ веке многие государства настолько усилились, что задавили национальную экономику. Тем не менее, в широком историческом плане только легитимное и эффективно функционирующее государство может создать правила и законы, заставляющие капитализм работать.
Если же Россия продолжит идти по своему пути (а это тоже важное «если»), скатываясь к выборной автократии, при которой свободы, гарантированные в теории, будут все чаще нарушаться на практике, а коррупция встроена во всю политико-экономическую систему, то страна вполне может остаться демократической, но не либеральной. Возможно, здесь сформируется нечто подобное режимам, преобладавшим в Латинской Америке в 1960-1970-е годы: квазикапиталистическим и основанным на альянсе нескольких правящих элит.
Если первым источником нарушений в демократической системе являются деспоты, то второй составляют сами народы.
Однако американцы смотрят на дело несколько иначе. Вопреки успехам на всех упомянутых фронтах, они считают, что с их страной произошло нечто принципиально неправильное – в особенности с ее политической системой. Выражаясь проще, большинство граждан страны утратило веру в американскую демократию. Если проанализировать, что лежит в основе их беспокойства, то обнаружится, что беды демократии в США похожи на те, что имеют место и во многих государствах. Волна демократизации сильно ударила по Америке, причем, возможно, даже сильнее, чем по любой другой западной державе. Соединенные Штаты были основаны как республика, здесь царила вера в равновесие между волей большинства и правами меньшинства – или, в более широком смысле, между свободой и демократией; теперь же страной все больше овладевает примитивный популизм, когда популярность и открытость считаются главными мерилами легитимности.
Большинство членов Палаты представителей и Сената знают, что действуют в рамках политической системы, где всякая серьезная попытка изменить ситуацию немедленно вызовет хорошо организованное сопротивление со стороны меньшинств, затрагиваемых соответствующей реформой. Так что в реальности в Вашингтоне всем заправляют именно меньшинства.
Все проблемы Калифорнии можно объяснить ее экспериментом с референдумами и инициативами. Но значительная часть беспорядка в этом штате есть производное от от избранной там экстремальной формы демократии – открытой, неиерархической, не основанной на партиях и рассчитанной на инициативу масс. В Калифорнии возникла политическая система, настолько близкая к анархии, насколько это вообще возможно в цивилизованном обществе.
Сегодня, когда элиты включаются в решение каких-то вопросов, они делают это исключительно с эгоистических позиций, причем обычно только тогда, когда это их непосредственно затрагивает. Почти все институты и мозговые центры, созданные в последние 30 лет, глубоко идеологизированы.
Относительно небольшая группа граждан – быть может, 1 миллион, или 0,5 процента населения страны, руководит большинством основных институтов Соединенных Штатов или обладает иного рода влиянием. Подобная ситуация имеет серьезные негативные последствия для страны. По сравнению со средними американцами, эти люди сосредоточили в своих руках громадную власть и фактически составляют элиту.
Легко насмехаться над англо-американской элитой за ее надменный патернализм, возникший из чувства культурного превосходства. Тем не менее, она была носителем определенных идеалов – честной игры, порядочности, свободы и протестантского понимания своей мисси, – которые помогали устанавливать нормы для общества. Бесспорно, эти кодексы были искусственными, этноцентричными и подчас лицемерными. Их нередко нарушали и вспоминали чаще в случае нарушения, а не соблюдения. Но что из того? «Лицемерие, – писал историк Джон Люкакс, – это цемент, скркпляющий цивилизацию воедино». Нормы отражают высшие устремления общества, а не его сложную реальную жизнь. Если влиятельные люди признают, что есть известные стандарты поведения, то тем самым они ограничивают собственную власть, пусть даже не непосредственно, и подают обществу сигнал: «Вот к чему мы стремимся».
Мы освободили высшие классы от всякого чувства ответственности, и они с удовольствием пошли нам навстречу. В современном представлении они – такие же обычные люди, как и мы. Мы ведем себя так, как будто общество настолько демократично и динамично, что у него фактически отсутствует управляющая элита. Однако она есть. Богатые и влиятельные люди будут существовать всегда. Мы можем только требовать от них признания, что их привилегиям сопутствуют обязанности.
При разработке долгосрочной экономической политики правительствам нужно принимать трудные решения и находить силы устоять перед искушением угодить всем. Единственно возможный способ достичь этого в современном демократическом государстве заключается в частичном ограждении тех, кто принимает решения, от мощного воздействия со стороны заинтересованных групп…
Сегодня нам нужна такая политика, в которой демократии было бы не больше, а меньше.
Между тем общественное разочарование последствиями происходящих изменений будет нарастать. Проблемы будут усугубляться, поскольку люди в конечном счете станут отождествлять демократию с тем, во что она превратилась: в систему, теоретически открытую для всех, но на практике управляемую организованным меньшинством богачей или фанатиков, приносящих наше будущее в жертву своим сиюминутным интересам.
Возможно, самое сложное требование заключается в том, чтобы люди, облеченные в нашем обществе властью, честно выполняли свои обязанности и были настоящими лидерами, соблюдающими не только юридические, но и моральные нормы. Без такого внутреннего содержания демократия превратится не просто в негодную, а в опасную оболочку. Результатом станет эрозия свободы, манипулирование ее идеалами и упадок публичной жизни.
Цитаты из работы Ф. Закария «Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами» подготовил Н. А. Соловьев